Реквием по мечте по-французски

Так, по крайней мере, считали поклонники творчества французского писателя и его потрясающего художественного языка, "рецепт" приготовления которого повторить не проще, чем приготовить фаршированного колбасуся по-антильски в портвейновом мускате. "…Перед тем как подать блюдо на стол, сделайте соус из гидрата окиси лития, разведенного в стакане свежего молока. В виде гарнира подавайте нарезанный ломтиками рис и бегите прочь", — предупреждает читателя Борис Виан, мастерски смешивая с реальностью дней сумасшедшие метафоры, каламбуры, детскую наивность, черный юмор и диковинные образы. Обрезание век по утрам для придания взгляду таинственности, которое у автора кажется таким же обыденным, как умывание или бритье, танец скосиглаз, сердцедер… Две предыдущие попытки визуализировать книгу, написанную Вианом в 1946 году и нашпигованную изысканными выдумками, до шедеврального первоисточника не дотягивали. Но это — до встречи сюрреалистичного текста и Мишеля Гондри, которая была предопределена… Режиссер-ребенок, мечтатель, неуемный в своей фантазии, перечитал любимую в подростковом возрасте книгу, создал миллион взрывающих мозг деталей художественного пространства и местами даже перещеголял Бориса Виана в генерации сюра. Нетерпеливые ботинки, которые убегают по лестнице вперед ног героя, навязчивый, как таракан, дверной звонок, комната, которая расширяется, округляется или сжимается в зависимости от состояния героев, — в фильме Гондри ожившие предметы переигрывают даже неслабый состав актеров, занятых в главных ролях: Одри Тоту (Хлоя), Ромена Дюриса (Колен) и Омара Си (Николя).

История любви Колена, любителя джаза, и Хлои, "аранжированной Дюком Эллингтоном", разворачивается в ретрофутуристическом Париже и распадается надвое. На "до" и "после" того, как нимфея, крохотная водяная лилия — поэтизированный образ туберкулеза — селится в легком героини. "До" — это джазовая импровизация в мажоре, солнечные блики и лучи, весна, мечты, предчувствия, сказка для инфантилов, в которой, проголодавшись, ты можешь поймать угря прямо из водопроводного крана на наживку из ананаса или прокатиться на розовом облачке, влюбившись. "После" — это реквием по мечте по-французски. Солнечный мир тускнеет, обрастает паутиной, в буквальном смысле наваливается на героев стенами, стискивает взрослыми проблемами — и очистить стекла до солнца, как раньше, не может даже мышонок-домоправитель, хотя и стирает лапки в кровь от усердия. Волшебство тает постепенно, и там, где уже грустно, по инерции все еще смешно. Но это уже совсем другой смех и другая сказочка. В ней люди отогревают теплом нагих тел "желуди" на грядках смертельных орудий. В мире удивительных изобретений все еще есть пианоктейль — фортепиано, способное смешивать коктейли, правая педаль которого добавляет в напиток взбитое яйцо, а левая — кусочек льда. Но, увы, нет лекарства, которое способно вылечить Хлою…

Демоническую (и одновременно саркастическую) мощь во второй, минорной, части фильма набирает образ Жана-Соля Партра. Персонаж, как следует из его имени, в котором переставлены буквы, — пародия на автора "Тошноты" и в некотором роде месть самому Сартру. "Зуб" на него имелся: когда-то реальный прототип и известный ловелас увел у Бориса Виана его жену. В художественном произведении Партр из кумира поколения превращается в посредственный наркотик. В экранизации "Пены дней", где все сравнения визуализированы, и эта метафора имеет конкретное воплощение: друг Колена Шик, как законченный наркоман, спустивший все деньги на яд, нарезает полоски текстов любимого писателя, вымачивает их и закапывает в глаза жидкость, черную от типографской краски… Да, как бы ни пыталась обмануть возможностью хэппи-энда первая часть истории, близко — да не укусишь: от кадров, которые выцветают на глазах, все больше напоминая черно-белое кино, веет неизбежной развязкой… Мишель Гондри и тут последователен и дословен. Почти дословен. И даже немного жаль, что в его выдуманной Вселенной так и не появятся одиннадцать слепых девочек из приюта Юлиана Заступника, которые в пронзительном финале книги идут по улице, распевая псалом…

Киноверсию "Пены дней" Мишеля Гондри оценивают по-разному. Одни восторгаются идеальной экранизацией. Другие обвиняет ее в неполном соответствии оригиналу, в недостаточном количестве джаза при условии, что роман-исходник — по-настоящему джазовое произведение в литературе, в плотности абсурда. "Ощущение, что побывал в гостях у шизофрении", — отзывается об увиденном один из зрителей, который (вероятнее всего) романа не читал. На орехи достается и звездам фильма. Особо занудные критики отмечают, что, мол, негоже 40-летним актерам исполнять партии двадцатилетних, почти мультяшных персонажей. Пожалуй, единственная обоснованная претензия — в том, что, заигравшись в сотворение игрушечного мира, режиссер меньше внимания, чем следовало бы, уделил сути послания. Оно не прописано заглавными буквами, не бросается в глаза и поэтому кажется, что тонет среди "пены" предметной фантазии, визуальных бурунов и завитушек.

Все эти упреки разбиваются о блестящую и парадоксальную фразу-довод самого Бориса Виана. В качестве обращения читателям "Пены дней", одного из лучших романов XX века, автор вынес следующие слова: "Самое важное в жизни — судить обо всем предвзято. Толпа, как известно, обычно ошибается, а каждый человек в отдельности всегда прав. Впрочем, не выводите из этого утверждения правил поведения. Им можно следовать, лишь пока они не сформулированы".